Русский язык

      Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя — как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!

Июнь, 1882

Собака

      Нас двое в комнате: собака моя и я. На дворе воет страшная, неистовая буря.
      Собака сидит передо мною — и смотрит мне прямо в глаза.
      И я тоже гляжу ей в глаза.
      Она словно хочет сказать мне что-то. Она немая, она без слов, она сама себя не понимает — но я ее понимаю.
      Я понимаю, что в это мгновенье и в ней и во мне живет одно и то же чувство, что между нами нет никакой разницы. Мы тожественны; в каждом из нас горит и светится тот же трепетный огонек.
      Смерть налетит, махнет на него своим холодным широким крылом…
      И конец!
      Кто потом разберет, какой именно в каждом из нас горел огонек?
      Нет! это не животное и не человек меняются взглядами…
      Это две пары одинаковых глаз устремлены друг на друга.
      И в каждой из этих пар, в животном и в человеке — одна и та же жизнь жмется пугливо к другой.

Февраль, 1878

***

Два богача

      Когда при мне превозносят богача Ротшильда, который из громадных своих доходов уделяет целые тысячи на воспитание детей, на лечение больных, на призрение старых — я хвалю и умиляюсь.
      Но, и хваля и умиляясь, не могу я не вспомнить об одном убогом крестьянском семействе, принявшем сироту-племянницу в свой разоренный домишко.
      — Возьмем мы Катьку, — говорила баба, — последние наши гроши на нее пойдут, — нé на что будет соли добыть, похлебку посолить.
      — А мы ее… и не соленую, — ответил мужик, ее муж.
      Далеко Ротшильду до этого мужика!

Июль, 1878

***

Воробей

      Я возвращался с охоты и шел по аллее сада. Собака бежала впереди меня.
      Вдруг она уменьшила свои шаги и начала красться, как бы зачуяв перед собою дичь.
      Я глянул вдоль аллеи и увидал молодого воробья с желтизной около клюва и пухом на голове. Он упал из гнезда (ветер сильно качал березы аллеи) и сидел неподвижно, беспомощно растопырив едва прораставшие крылышки.
      Моя собака медленно приближалась к нему, как вдруг, сорвавшись с близкого дерева, старый черногрудый воробей камнем упал перед самой ее мордой — и весь взъерошенный, искаженный, с отчаянным и жалким писком прыгнул раза два в направлении зубастой раскрытой пасти.
      Он ринулся спасать, он заслонил собою свое детище… но все его маленькое тело трепетало от ужаса, голосок одичал и охрип, он замирал, он жертвовал собою!
      Каким громадным чудовищем должна была ему казаться собака! И все-таки он не мог усидеть на своей высокой, безопасной ветке… Сила, сильнее его воли, сбросила его оттуда.
      Мой Трезор остановился, попятился… Видно, и он признал эту силу.
      Я поспешил отозвать смущенного пса — и удалился, благоговея.
      Да, не смейтесь. Я благоговел перед той маленькой, героической птицей, перед любовным ее порывом.
      Любовь, думал я, сильнее смерти и страха смерти. Только ею, только любовью держится и движется жизнь.

Апрель, 1878

***

БЛИЗНЕЦЫ

Я видел спор двух близнецов. Как две капли воды походили они друг на друга всем: чертами лица, их выражением, цветом волос, ростом, складом тела — и ненавидели друг друга непримиримо.

Они одинаково корчились от ярости. Одинаково пылали близко друг на дружку надвинутые, до странности схожие лица; одинаково сверкали и грозились схожие глаза; те же самые бранные слова, произнесенные одинаковым голосом, вырывались из одинаково искривленных губ.

Я не выдержал, взял одного за руку, подвел его к зеркалу и сказал ему:

— Бранись уж лучше тут, перед этим зеркалом... Для тебя не будет никакой разницы... но мне-то не так будет жутко.

Февраль, 1878

***

 НИЩИЙ

   Я проходил по улице... меня остановил нищий, дряхлый старик. 
   Воспаленные, слезливые глаза, посинелые губы, шершавые лохмотья, нечистые раны... О, как безобразно обглодала бедность это несчастное существо! 
   Он протягивал мне красную, опухшую, грязную руку... Он стонал, он мычал о помощи. 
   Я стал шарить у себя во всех карманах... Ни кошелька, ни часов, ни даже платка... Я ничего не взял с собою. 
   А нищий ждал.., и протянутая его рука слабо колыхалась и вздрагивала. 
   Потерянный, смущенный, я крепко пожал эту грязную, трепетную руку... 
   – Не взыщи, брат; нет у меня ничего, брат. 
   Нищий уставил на меня свои воспаленные глаза; его синие губы усмехнулись – и он в свою очередь стиснул мои похолодевшие пальцы. 
   – Что же, брат, – прошамкал он, v и на том спасибо. Это тоже подаяние, брат. 
   Я понял, что и я получил подаяние от моего брата. 

   Февраль, 1878

***

Роза

      Последние дни августа… Осень уже наступала.
      Солнце садилось. Внезапный порывистый ливень, без грому и без молний, только что промчался над нашей широкой равниной. 
      Сад перед домом горел и дымился, весь залитый пожаром зари и потопом дождя. 
      Она сидела за столом в гостиной и с упорной задумчивостью глядела в сад сквозь полураскрытую дверь. 
      Я знал, чтó свершалось тогда в ее душе; я знал, что после недолгой, хоть и мучительной борьбы, она в этот самый миг отдавалась чувству, с которым уже не могла более сладить. 
      Вдруг она поднялась, проворно вышла в сад и скрылась. 
      Пробил час… пробил другой; она не возвращалась. 
      Тогда я встал и, выйдя из дому, отправился по аллее, по которой — я в том не сомневался — пошла и она. 
      Все потемнело вокруг, ночь уже надвинулась. Но на сыром песку дорожки, ярко алея даже сквозь разлитую мглу, виднелся кругловатый предмет. 
      Я наклонился… то была молодая, чуть распустившаяся роза. Два часа тому назад я видел эту самую розу на ее груди. 
      Я бережно поднял упавший в грязь цветок и, вернувшись в гостиную, положил его на стол, перед ее креслом. 
      Вот и она вернулась наконец — и, легкими шагами пройдя всю комнату, села за стол. 
      Ее лицо и побледнело и ожило; быстро, с веселым смущеньем бегали по сторонам опущенные, как бы уменьшенные глаза. 
      Она увидала розу, схватила ее, взглянула на ее измятые, запачканные лепестки, взглянула на меня — и глаза ее, внезапно остановившись, засияли слезами. 
      — О чем вы плачете? — спросил я. 
      — Да вот об этой розе. Посмотрите, что с ней сталось.
      Тут я вздумал выказать глубокомыслие. 
      — Ваши слезы смоют эту грязь, — промолвил я с значительным выраженьем. 
      — Слезы не моют, слезы жгут, — отвечала она и, обернувшись к камину, бросила цветок в умиравшее пламя. 
      — Огонь сожжет еще лучше слез, — воскликнула она не без удали, — и прекрасные глаза, еще блестевшие от слез, засмеялись дерзостно и счастливо. 
      Я понял, что и она была сожжена.

Апрель, 1878

***

Щи

      У бабы-вдовы умер ее единственный, двадцатилетний сын, первый на селе работник.
      Барыня, помещица того самого села, узнав о горе бабы, пошла навестить ее в самый день похорон.
      Она застала ее дома.
      Стоя посреди избы, перед столом, она, не спеша, ровным движеньем правой руки (левая висела плетью) черпала пустые щи со дна закоптелого горшка и глотала ложку за ложкой.
      Лицо бабы осунулось и потемнело; глаза покраснели и опухли… но она держалась истово и прямо, как в церкви.
      «Господи! — подумала барыня. — Она может есть в такую минуту… Какие, однако, у них у всех грубые чувства!»
      И вспомнила тут барыня, как, потеряв несколько лет тому назад девятимесячную дочь, она с горя отказалась нанять прекрасную дачу под Петербургом и прожила целое лето в городе! 
      А баба продолжала хлебать щи. 
      Барыня не вытерпела наконец. 
      — Татьяна! — промолвила она. — Помилуй! Я удивляюсь! Неужели ты своего сына не любила? Как у тебя не пропал аппетит? Как можешь ты есть эти щи! 
      — Вася мой помер, — тихо проговорила баба, и наболевшие слезы снова побежали по ее впалым щекам. — Значит, и мой пришел конец: с живой с меня сняли голову. А щам не пропадать же: ведь они посоленные. 
      Барыня только плечами пожала — и пошла вон. Ей-то соль доставалась дешево.

Май, 1878